В московском офисе на Тверской, где стеклянные стены отражали холодный свет мартовского дня, Екатерина всегда была как ураган. Её желания были законом, и она брала всё, что считала своим, не тратя времени на сомнения или сожаления. Жёсткая, местами безжалостная, она врывалась в любую комнату, как буря, оставляя за собой шлейф дорогого парфюма и напряжённую тишину. Для Артёма, её нового секретаря, каждый её шаг отзывался звоном в ушах. Колени подгибались, в глазах темнело, а мир вокруг сжимался в липкий, тревожный туман. Он поступил к ней два месяца назад, но для Екатерины Васильевны он был не человеком, а функцией — полезной, но безликой, как принтер или кофе-машина.
Артём старался раствориться в серой массе. Он носил мешковатые брюки цвета асфальта, которые болтались на худых бёдрах, и выцветшие рубашки, превращавшие его в бесполое пятно без возраста. Волосы он стриг под полубокс — коротко, аккуратно, с чуть удлинённым верхом, зачёсанным набок, чтобы выглядеть максимально нейтрально, как стажёр, которого никто не замечает. Стрижка была свежая, пахла барбершопом — лосьоном и воском, — но даже она не спасала от ощущения, что он чужой в этом мире стекла и стали. Однажды он попробовал надеть очки с толстой оправой, думая, что они спрячут его лицо, но через неделю отказался — глаза слезились, а виски ломило. Услышав её голос в приёмной — резкий, как удар хлыста, — Артём съёжился за своим столом, машинально расправляя бумаги, чтобы выглядеть занятым. Лицо застыло в маске невинности, хотя он не делал ничего, кроме сортировки писем.
— Петрова, займитесь отчётами, это не может ждать, пока вы научитесь думать! Смирнов, ты был прав, он не подписал контракт.
Петрова, коллега из отдела аналитики, неловко поправила узел галстука и уткнулась в монитор с удвоенным рвением. Смирнов молча кивнул и протянул Екатерине Васильевне папку с документами, которые до этого пылились на краю стола. Артём затаил дыхание, молясь, чтобы его не заметили.
— Ковалёв.
Это был он.
— Какого чёрта ты с собой сделал? Что за тряпьё на тебе? В мой кабинет. Сейчас.
Слово «сейчас» ударило, как молот. В голове всплыло: «Всё. Конец». Артём спотыкался, выбираясь из-за стола, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Он добрался до стеклянной двери её кабинета, цепляясь за косяк, чтобы не рухнуть. Екатерина не вошла следом, и это дало ему несколько минут передышки — тягостных, как ожидание приговора. Он стоял посреди комнаты, не решаясь коснуться чёрного кожаного дивана, который блестел, как надраенная броня. Руки прижаты к груди, взгляд метался по кабинету: панорамные окна с видом на Тверскую, где машины ползли в пробке, массивный стол из тёмного дерева, заваленный бумагами и ноутбуками, стеклянная статуэтка в виде лошади на полке. Он так увлёкся, разглядывая её, что вздрогнул, когда дверь хлопнула за спиной.
Екатерина стояла перед ним — высокая, с фигурой, которую подчёркивал строгий брючный костюм цвета графита, обтягивающий её, как вторая кожа. Её лицо было резким, но красивым: острые скулы, тонкий нос, губы, тронутые алой помадой, и серые глаза, холодные, как сталь, с тёмными ресницами, которые делали её взгляд ещё пронзительнее. Чёрные волосы, гладкие, как шёлк, были собраны в тугой пучок, открывая длинную шею с маленькой родинкой у ключицы. Она пахла чем-то терпким — сандалом и чем-то ещё, от чего кружилась голова, а её движения — уверенные, хищные — выдавали женщину, привыкшую властвовать.
— Ну? — её голос был низким, с лёгкой хрипотцой.
Артём молчал. Даже если бы он знал, что сказать, язык прилип к нёбу. Она шагнула ближе — так близко, что он почувствовал тепло её тела сквозь рубашку. Хватким движением она сдернула с него рубашку, рванув за ворот. Пуговицы посыпались на паркет, звеня, как монетки. Ткань соскользнула с плеч, обнажив его грудь — бледную, с редкими веснушками, и худые рёбра, которые проступали под кожей. Екатерина окинула его взглядом, как мясник — тушу, и провела ладонью по его груди, задержавшись на ключицах. Её пальцы были тёплыми, с длинными ногтями, покрытыми бордовым лаком. Она спустилась ниже, к животу, где мышцы невольно напряглись, и сжала его бёдра — властно, будто ставя печать. Артём смотрел на неё, как загнанный зверь, чувствуя, как кровь стучит в висках. Он понял, что сейчас произойдёт, но не смог сопротивляться, когда она толкнула его на диван — не грубо, но твёрдо, так, что он рухнул на мягкую кожу с тихим шлепком.
Его полубокс чуть растрепался, короткие волосы слиплись от пота. Екатерина опустилась рядом, её колено упёрлось в диван между его ног. Она наклонилась, и её дыхание — горячее, с лёгким ароматом мяты — коснулось его кожи. Языком она провела по его плечу, оставляя влажный след, потом по внутренней стороне руки, где вены проступали голубыми нитями, и задержалась в локтевой ямке, лизнув её медленно, почти мучительно. Артём задрожал, из горла вырвался хриплый стон — он сам не понял, как это случилось. Её губы переместились к его шее, обжигая кожу поцелуями, которые были одновременно нежными и хищными, как удавка. Он откинул голову на спинку дивана, открывая горло, и почувствовал, как её зубы слегка прикусили кожу — не до крови, но достаточно, чтобы внутри всё вспыхнуло.
— Это только начало, малыш, — сказала она, усмехнувшись. Её голос был как бархат, но с острыми краями.
Екатерина потянула за резинку его боксеров — чёрных, шёлковых, облегающих, которые он носил тайком, стесняясь их гладкости и того, как они подчёркивали его тело. Он выбрал их за мягкость, за ощущение чего-то запретного под серыми брюками, но теперь, под её взглядом, чувствовал себя голым задолго до того, как она расстегнула его брюки. Она спустила брюки вместе с боксерами до колен, обнажив пах — хуй, уже твёрдый, с капелькой смазки на кончике, и яйца, уязвимые под её взглядом. Екатерина провела ладонью по его животу, задержавшись на пупке, и начала тереть сосок на груди — сначала мягко, круговыми движениями, потом сильнее, сжимая его между пальцами. Артём ахнул, его спина выгнулась. Другая её рука скользнула к его хую, сжав его так, что он не мог двигаться. Он задыхался, забыв, где находится, забыв про стеклянные стены, за которыми сновали коллеги. Всё сузилось до её рук, её дыхания, её взгляда.
Но она остановилась. Артём смотрел, как она тянется к столу, берёт свою ручку — металлическую, тяжёлую, с гравировкой на корпусе. Она поднесла её к его лицу, давая рассмотреть, а потом медленно, с садистской точностью, ввела её в его жопу. Он напрягся, ожидая боли, но тело неожиданно поддалось — прохладный металл скользнул внутрь, гладкий, почти невесомый. Артём выдохнул, его мышцы расслабились, и он почувствовал странное облегчение, смешанное с унижением. Екатерина полностью стянула его брюки и боксеры, оставив их на полу, обнажив ноги и всё остальное. Он отвернулся, не в силах смотреть, но она схватила его за подбородок — ногти впились в кожу — и повернула к себе.
— Смотри мне в глаза, — приказала она.
Её глаза были как омут — серые, с тёмными крапинками, в которых тонул весь мир. Артём смотрел, чувствуя, как его засасывает, и вскрикнул, когда ручка шевельнулась внутри, задев что-то чувствительное. Кожа на бёдрах покраснела, по ноге скатилась капля пота — или крови, он не был уверен. Он шевельнулся, и ручка снова напомнила о себе, вызвав вспышку боли и удовольствия.
— Ох, — вырвалось у него.
То, что началось потом, было похотью в чистом виде. Екатерина ебала его два часа — методично, безжалостно, как машина. Она раздвинула его ноги, прижав колени к дивану, и вошла в него пальцами — сначала одним, потом двумя, смазанными чем-то холодным, пахнущим ментолом. Её движения были точными, она знала, где надавить, где задержаться. Артём стонал, рыдал, умолял остановиться, но тут же просил больше, его тело билось о диван, кожа которого стала влажной от пота и его соков. Он кусал губы до крови, чувствуя, как её ногти царапают его бёдра, как её язык снова находит его соски, впиваясь в них с жадностью. В какой-то момент боль ушла, и пришёл кайф — чистый, животный, от которого он задыхался. Диван пах его телом — мускусом, солью, чем-то первобытным, — а её брюки, грубые, как наждачка, жгли его кожу там, где она прижималась.
Артём обмяк, глаза закрывались, и он провалился в забытье — на секунды, может, на минуту. Хлопнула дверь, кто-то вошёл — тихо, как тень, — звякнул чем-то и вышел. Артём заставил себя открыть глаза. На столе стояла чашка кофе, от которой тянуло коньяком — резким, обжигающим. Екатерина поднесла её к его губам, придерживая его голову. Он глотал медленно, чувствуя, как жидкость растекается по горлу, возвращая его к реальности.
— Я не думал, что ты меня так выебешь, — вырвалось у него. Он сам удивился своим словам, но они рвались наружу. — Это… как зверь, как… пиздец.
Он свёл ноги, пытаясь унять дрожь, которая снова накатывала. Его хуй всё ещё был твёрдым, но теперь болел, как и всё тело.
— Это только начало, — Екатерина улыбнулась, и в её улыбке было что-то хищное, но тёплое.
Артём сжал ладони между колен, чувствуя, как кожа липнет к коже. — Нет, не может быть, — пробормотал он. — Я хочу… хочу, чтобы ты меня оттрахала, как шлюху с Курского вокзала. Хочу, правда.
Она посмотрела на него, прищурившись, и кивнула. — На колени. Обопрись на спинку дивана.
Он подчинился, чувствуя, как холод паркета леденит колени, посылая мурашки по голым ногам. Упёрся ладонями в спинку дивана — кожа под пальцами была тёплой, чуть липкой от его же пота, с лёгким скрипом под давлением. Его тело дрожало — не только от холода, но от предвкушения, от того дикого, жгучего чувства, что разливалось внутри, как бензин перед вспышкой. Екатерина встала сзади, её присутствие ощущалось даже без слов — тяжёлое, властное, как тень хищника. Она схватила его за бёдра, пальцы впились в кожу, твёрдые и горячие, развернув его к себе одним резким движением. Артём ахнул, чувствуя, как её ногти оставляют жгучие следы. Её рука скользнула между его ног, медленно, будто дразня, и сжала яйца — не до боли, но с такой силой, что дыхание сбилось, а низ живота свело сладкой судорогой.
— Нагнись. Сожми бёдра, — приказала она, её голос был низким, с хрипотцой, как тёмный мёд, но с острым привкусом стали.
Артём наклонился, прижав грудь к спинке дивана, так сильно, что рёбра заныли, а кожа обожгла соски, уже твёрдые от возбуждения. Он сжал ноги, напрягая мышцы до дрожи, до тупой боли в бёдрах, чувствуя, как они стискивают его хуй, всё ещё пульсирующий, липкий от смазки. Он был открыт, голый, беззащитный — всё его тело, каждая клетка кричала о подчинении, и это было охуенно, как прыжок с обрыва, где страх смешивается с кайфом. Он чувствовал её за спиной — тепло её тела, запах её парфюма, терпкий, с нотами сандала и чего-то резкого, что бил в голову. Стеклянные стены кабинета, за которыми мерцали огни вечерней Москвы, будто растворились, оставив только их двоих в этом пузыре из похоти и власти.
Екатерина не спешила. Её ладони скользнули по его ягодицам, сжимая их, растягивая кожу, будто пробуя её на прочность. Артём затаил дыхание, чувствуя, как её пальцы — длинные, с бордовыми ногтями — проводят по внутренней стороне бёдер, оставляя лёгкие царапины, которые тут же начинали гореть. Она наклонилась ближе, её дыхание — горячее, с едва уловимым ароматом мяты — коснулось его поясницы, и он вздрогнул, когда её губы прижались к основанию позвоночника, оставив влажный, обжигающий след. Потом — тишина, только шорох её движений, пока она готовилась. Он не видел, что она взяла, но почувствовал, как что-то твёрдое, скользкое и рельефное прижалось к его жопе — не пальцы, не та ручка, а что-то большее, шире, с текстурой, которая обещала растянуть его до предела.
Она вошла в него медленно, дразняще, давая почувствовать каждый сантиметр. Артём стиснул зубы, его тело напряглось, сопротивляясь, но тут же поддалось — горячая, тугая вспышка боли сменилась чем-то другим, глубоким, раздирающим, что заставило его выдохнуть с хрипом. Оно было большим, рельефным, с выемками, которые тёрлись о стенки, посылая токи кайфа прямо в мозг. Он уткнулся лицом в кожу дивана, впиваясь зубами в собственную губу, чтобы не закричать, но стон всё равно вырвался — низкий, рваный, как звук лопнувшей струны. Екатерина держала его за талию, её ногти впивались глубже, оставляя красные полумесяцы на коже, которые он чувствовал, как раскалённые угли. Она начала двигаться — сначала медленно, почти нежно, позволяя ему привыкнуть, потом быстрее, с ритмом, который бил в такт его пульсу.
Артём поймал этот ритм, невольно подаваясь навстречу, его бёдра дёргались, будто сами знали, чего хотят. Каждый толчок отзывался в теле, как удар тока, — жопа горела, хуй тёрся о край дивана, скользкий от его же пота и спермы, которая уже начала капать. Он чувствовал себя разобранным, вскрытым, как замок, который она взломала одним движением. Его руки соскальзывали со спинки, ладони были мокрыми, оставляя разводы на коже. За окном Москва сверкала огнями, но он видел только темноту перед глазами, слышал только своё дыхание — рваное, сиплое — и шорох её брюк, грубых, как наждачка, когда она прижималась ближе. Она наклонилась, её грудь в жёсткой ткани пиджака коснулась его спины, и он почувствовал её тепло, её вес, её власть.
— Хороший мальчик, — прошептала она, её губы задели его ухо, а голос — низкий, с насмешкой — ввинтился в мозг, как шуруп.
Кайф накатывал волнами, каждая сильнее предыдущей, смывая стыд, страх, всё, что держало его в клетке. Его хуй пульсировал, тёрся о диван, и он уже не мог сдерживаться — тело само двигалось, жадно, яростно, ловя каждое её движение. Он кончил резко, с хриплым криком, который разорвал тишину кабинета, сперма хлынула на кожу дивана, липкая, горячая, пачкая всё вокруг. Его колени подкосились, он вцепился в спинку, чтобы не рухнуть, а она продолжала держать его, не давая упасть, её руки — железные, но тёплые — сжимали его талию, пока волны оргазма не отпустили.
Когда он открыл глаза, чуть не рухнул через спинку, но Екатерина поймала его, придержав за талию. Она дала ему отдышаться, потом усадила в кресло напротив стола. На столе лежал пакет — чёрный, с золотым логотипом бутика. Внутри был костюм: тёмно-синий пиджак, идеально скроенный, белая рубашка, брюки с чёткими стрелками и коробка с лакированными туфлями, чёрными, как ночь.
— Одевайся, — сказала она.
Екатерина провела рукой по его полубоксу, пригладив торчащие пряди, застегнула пуговицы рубашки, помогла надеть пиджак. Её пальцы двигались ловко, как у портного, придавая ему небрежную элегантность — ту, что бывает у людей, которые носят дорогие вещи, не задумываясь. Она отступила, окинула его взглядом и погладила по щеке — мягко, почти нежно.
— Ты красивый, Артём. Сильный. Уверенный. С сегодняшнего дня ты — исполнительный директор по аналитике и учёту. Твой кабинет — в конце коридора, направо. Увидимся за ужином, — сказала Екатерина Васильевна, и её голос прозвучал как приговор, но тёплый, обещающий.
Она вышла, оставив его одного. Артём смотрел в окно, где Москва сверкала огнями, и чувствовал, как что-то в нём меняется — навсегда.